Семинар с сотрудниками СибРО 1 апреля 1999 г.

дата: 28 марта 1999 г.

Значение нашего музея мы оценить ещё не можем как следует, но, по предчувствиям, он будет играть огромную роль. Это будет концентрация и лучших произведений искусства, и людей будущего века, которые смогут осуществлять то, что нам заповедано в Новой Эпохе. Поэтому все наши усилия должны быть направлены на окончание строительства музея, на его оборудование. И вы увидите, какая там начнётся деятельность.

Что означает знак Знамени Мира? Известно, что это очень высокий символ.

Это символ синтеза. Н.К. Рерих давал его расшифровку: религия, наука, искусство в круге культуры; или прошлое, настоящее, будущее, — так Знаменем Мира объединено несколько понятий. Это особенно великое понятие — оно вмещает все достижения прошлого, настоящего и будущего в круге вечности. Ведь мы живём в вечности, и мы частицы этой вечности. Она видоизменяется, но никогда и никуда не исчезает, и нет такого понятия, которое не вмещалось бы в вечности, она существует всегда, но перемены бесконечны.

Бывают пралайи и манвантары, но это не конец вечности — это как сон и бодрствование. Пралайя — это отдых, когда всё скапливается в одном месте и отдыхает какое-то время, в полной сохранности, но не в активном состоянии, а в пассивном. А когда начинается новая манвантара — снова всё пробуждается, все эти дремлющие энергии начинают возрождаться и действовать. И уже на основе всего прошедшего начинается новая эпоха.

Бывают и малые пралайи и манвантары, и у каждого человека тоже могут быть периоды очень большой активности и периоды отдыха, или пассивности. Сон и бодрствование — это самые первичные понятия манвантары и пралайи. Но ведь и во сне мы как-то по-своему работаем.

Сейчас на планете острейшая ситуация — переполюсование. Сколько лет я занимаюсь Учением, с 1941 года, не было такой ситуации, я никогда не была в таком напряжении, в котором нахожусь сейчас. Этого никогда не было. И, я уверена, вы тоже испытываете напряжение. Казалось бы, с годами я должна ослабевать, а я будто всё молодею и крепну, именно благодаря этим токам.

«Каждое молодое сердце трепещет предчувствием новых форм. В эти моменты каждая новая форма, хотя бы несовершенная, ценнее полированной старой» (Озарение, 3–V–16). Хотелось бы поговорить о новых формах. Люди пытаются делать что-то новое, но форма ещё несовершенна. Когда мы начали строить музей, разве мы знали, как это делается, настолько нелогично было всё это начинать...

С внешней точки зрения это была авантюра. Но нам всё время говорится — «дерзайте!». Дерзайте во имя эволюции, не во имя своё, не во имя выгоды. А наш музей — это эволюция. Это для будущего. Он же очень-очень надолго. И сколько он породит новых сотрудников! Ведь в музее будет атмосфера, оказавшись в которой, люди уйдут уже не теми, какими они вошли. Они что-то унесут с собой и будут это осуществлять. Они могут даже сами этого не понять, но я совершенно уверена, что с ними тоже будет какая-то переполюсовка, хотя внешне, может быть, это будет незаметно.

А кто будет создавать эту атмосферу? И на какой же высоте должны быть эти люди?

Об этом надо думать. А начинатели мы, до нас никто не начинал. Сколько лет я здесь живу — никто не начинал, я была совершенно одна до 1975 года. Важен был энергетический импульс, который был у меня, а до меня у Бориса Николаевича, который приехал сюда, как и я, по Указанию. Нам было Указано: «Ехать. Вы там нужны». Сначала он здесь всё создавал, он же в Новосибирске целый год жил.

Абрамовы приехали в Новосибирск за неделю до меня. Борис Николаевич встречал меня на вокзале, помогал вместе с Николаем Качауновым. Сначала мы жили на частных квартирах, а Борис Николаевич жил у харбинцев — в квартире семьи Качауновых, которые тоже сюда приехали по зову сердца.

В книге «Озарение» (3–V–16) сказано: «Каждый позванный получает всю чашу. Если он не примет вестника, он получит часть суждённого. Если ему не вместить этой части, ему будет дана частица разделённая — так каждый отмерит. Надо сказать избравшим частицу разделённую: самомалые, по привычке легкомыслия изгнали вы себя из сада! Чуйте, как легко было принять вестника чаши. Вместе с ним посадили бы малое дерево великой свободы. Как тяжко заглядывать теперь в глаза прохожих, искать к вам постучавшегося. Лёгкое сегодня завтра недоступно. Потому окружитесь всею зоркостью. Указ можно повторить, но нельзя глаза насильно открыть. Спящий пусть спит! Но можно ли спать при сверкании неба и колебании всей земли?!»

Вот вам и переполюсование. Можно ли спать? А потом те, кто не принял, будут искать постучавшегося. У меня написан «Сказ о благом камне» про частицу разделённую — про то, как всё худела частица и делалась мельче и мельче, потому что нельзя было делить и, в конце концов, легче было всю чашу принять, хотя вначале казалось, что это очень тяжело. Борис Николаевич всё принял, всю чашу! Поразительно, как трудно ему было по-житейски и как он принял всё, до самого конца. И какой это был пример для меня!

Принять всю чашу — это совершенно забыть о себе?

Да, и, невзирая на свои личные трудности, продолжать делать дело, как Борис Николаевич. Уж такие у него были земные трудности, уж до того ли, казалось, ему было — делать Записи, когда и жена больная, и нужно было и печь топить, и дрова колоть, и воду носить. В Венёве они жили в совершенно неблагоустроенной избе. Я помню тот одноэтажный деревенский домик без всяких удобств, колонка была на улице, воду надо было из колонки качать и приносить. Я видела, как пилил дрова Борис Николаевич, а он уже был в возрасте. Его жена захотела иметь огород, свои овощи; они посадили большой огород на участке около их домика. В то лето (1972 г.) была такая страшная засуха, что горели торфяные болота в Тульской области. И Борису Николаевичу, чтобы этот огород сохранить, приходилось носить из колонки по 40 вёдер воды в день. В результате с ним случился сердечный приступ, и в ту же ночь он ушёл.

Записи он получал всё время. Я помню квартиру в Новосибирске, в которой они жили. Я постоянно у них бывала, они жили на первом этаже большого жилого дома. Целый год я там бывала, и он делился своими Записями.

Если бы Абрамовы смогли найти в Новосибирске квартиру, они бы не уехали, но с квартирами было трудно. Борис Николаевич подавал заявление как репатриант. По репатриации давали квартиры — мы тоже получили. Но ему сразу не удалось, а потом им предложили уехать в Венёв, и, к сожалению, они уехали. А если бы он получил здесь квартиру, как и я, он был бы тут. Вот было бы счастье!

Он не говорил, что нужно было уехать?

Это было вынужденно. Они никак не могли найти себе жильё, это была большая проблема. Когда Н.С. Хрущёв открыл границу, сюда хлынула масса народа. Все разделились и поехали — кто в Австралию, кто в Россию. Нам даже подъёмные дали, чтобы доехать, на расходы и на билет. Хрущёв обязал трудоустраивать приезжих, и меня сразу взяли в музыкальную школу. Хрущёв был человек доброй воли. Я не слышала, чтобы он кого-то репрессировал. Он был человек вспыльчивый, но ничего плохого ни для России, ни для нас он не сделал.

Вы рассказывали, что каждое лето приезжали к Б.Н. Абрамову в Венёв.

Борис Николаевич встречал меня на вокзале, грузил вещи на велосипед, и мы отправлялись в гостиницу — в Венёве была гостиница, очень хорошая для такого маленького городка, удобная, приятная.

Да, это были самые счастливые часы в моей жизни — встречи с ним, других не было. Остальное всё было так, не моё, а это были мои счастливые часы, потому что каждый раз я так много получала. Бывало, что он давал мне переписывать что-нибудь из своих тетрадей или диктовал, или мы беседовали, а я пыталась записать что успею. У меня кое-что сохранилось в тетрадях.

И как он провожал Ольгу Копецкую — не могу забыть, когда она уехала не в ту сторону. Самая любимая ученица. Села в поезд, он стоит и смотрит молча. Поезд трогается. Это было так трагично, что я потом вышла в садик около вокзала и сидела там плакала очень долго. Едва до дома добралась, так я переживала за него и за Ольгу, потому что я же понимала, что она нарушила Указание. Указание всем нам было дано одно и то же: «Ехать, ехать и ехать. Вы там нужны». А она села в поезд и уехала в Австралию — на очень хорошую жизнь. У неё всё было. И всё было потеряно для неё, я считаю. Это было ужасно. Масса была всяких отговорок, для того чтобы поехать на такое житьё, и жила она там действительно как в сказке, очень хорошо. Нам тут и не снилось так жить.

Можно сказать, что она взяла «частицу разделённую»?

Она ничего не взяла — даже частицу не взяла. Она взяла всё совершенно обратное. Там в духовном отношении она была совершенно не нужна. Австралия — это мёртвая страна, хотя живут там прекрасно, очень хорошие условия: и в смысле оплаты, и квартир, и всего. И климат там очень приятный, умеренный, кругом океан, дороги прекрасные.

А если бы она заставила себя поехать, а потом бы всё время сожалела, этим она тоже не выполнила бы Указ?

Конечно. Как можно выполнить Указ и об этом жалеть? Разве это мыслимо? Видела бы она, в каких квартирах мы жили. Она бы очень пожалела, конечно. А это было бы равносильно тому, что она не поехала, потому что нельзя выполнить поручение и жалеть об этом, вместо того чтобы считать, что это счастье. Иметь возможность выполнить хоть насколько-то, не пойти против Воли, против Указа — это счастье, как бы ни было трудно. Ни на один момент, никогда я не пожалела об этом, хотя в Австралию принимали всех эмигрантов. А мы не знали, на что мы едем, — нас могли на границе взять и куда-нибудь на Колыму или на Север сослать. Но нас не тронули, а могли.

Когда Вы переезжали, в СССР уже было более благополучно.

Но мы всё равно поехали бы, даже если бы всё было по-старому. Указ — это всё. Но к тому времени нам посчастливилось. Меня сразу взяли в школу, без всяких разговоров, не зная ничего — кто я, как умею преподавать. Взяли и всё, но это благодаря Хрущёву. Я всегда буду ему благодарна.

«Одни всецело посвящают себя молитве, другие умеют совмещать молитву с трудом. Не будем взвешивать, что ценнее, лишь бы молитва и связь с Высшим Миром существовали и преображали жизнь» (Аум, 43). Как совмещать молитву с трудом? Что значит всегда молиться?

Мне кажется, мы немного не так понимаем слово «молитва», всё-таки мы ассоциируем её со словами, с тем, что её надо произносить, мысленно или устно. Я представляю себе молитву как чувство. Можно говорить о чём угодно, с кем угодно, делать что угодно, но в сердце будет чувство, которое не зависит от всего окружающего, — чувство любви. Этого ощущения даже нельзя выразить, оно присутствует и не требует слов. Молитву я понимаю на уровне чувства — конечно, сердечного чувства. А на уровне слов — это очень хорошо, слова вдохновляют, но всё-таки мы от них зависим: читаем «Отче наш» и вдруг забыли какие-то слова.

Помните притчу у Льва Толстого, как три старца молились: «Трое Вас, трое нас, помилуй нас», — это всё, что они знали. Архиерей плыл на корабле и услышал, что на острове живут три старца, которые даже не умеют молиться, «Отче наш» не знают. Подъехал, высадился, стал учить их. Выучили они «Отче наш», и архиерей уехал. Сидит он вечером на палубе корабля и вдруг видит: приближаются какие-то фигуры, — а это три старца, взявшись за руки, бегут по морю, как посуху. Подбегают и говорят: «Вы учили нас, как молиться, да мы забыли слова, подскажите». Архиерей сказал: «Не мне вас учить», — и старцы, взявшись за руки, побежали назад, на свой остров. И чему их после этого было учить?

Молитва — это постоянное чувство любви к Высшему, причём его вовсе не надо в словах формулировать. При этом можно говорить, читать, писать, а вот тут, в сердце, что-то будет как уголёк гореть, что-то будет ощущаться помимо слов. И при переходе в Тонкий Мир перейдёт именно эта часть, а оболочка — она вообще не важна, не имеет значения.

Молитва — это естественный контакт с Высшим, поскольку мы часть Его. Мир — это Бог, а мы часть этого мира, значит, мы часть Бога, мы Его дети. Почему в Писаниях люди называются детьми, почему говорится «Отец, Отче наш», а не «Господь наш»? Значит, мы Его дети. И это естественно, чьи же мы дети, кем мы созданы? Вот это чувство постоянного отцовства и родства надо в себе вырабатывать, начинать его ощущать. Что бы мы ни делали, всё равно мы неразделимы, если сами не отделимся. Это приближает нас и к другим планетам, потому что они тоже созданы тем же самым духом.

В чём была роковая ошибка князя тьмы, почему он хотел единолично владеть планетой Земля? — Он не хотел сотрудничества, он хотел быть полным властителем одной планеты. И для этого надо было, чтобы мы ни в какой контакт с другими планетами и кометами не входили, а принадлежали только ему.

Елена Ивановна Рерих пишет, что это психология крупного феодала — феодальные князья владели своим регионом и никого туда не допускали. Князь тьмы не смог принять единства, объединения, и поэтому стал разъединять. И те, кто принадлежит ему, именно в разделении находятся. Отсюда, я думаю, произошёл эгоизм и самость — сам .

Вопрос о князе тьмы очень сложный. Об этом можно прочесть в Письмах Елены Ивановны.

Значит, эгоизма и самости могло не быть?

Конечно, поскольку человек — часть Бога. Не должно было этого быть. Но возобладало чувство собственности, чувство эгоизма, князь тьмы захотел владеть планетой сам. Отсюда всё произошло: и гордыня, и отчуждение от других, от собратьев. Он уже не хотел иметь никаких cобратьев.

Как замечательно раскрывается тема единовластия в сказке Пушкина о рыбаке и рыбке! Мы Пушкина не знаем, мы только начинаем его открывать. С самого детства я жила и питалась Пушкиным, потому что моя мать его обожала. И «Сказку о рыбаке и рыбке» я почти всю помню наизусть. Как она красиво написана!

Теперь я её открыла совершенно заново. Вы, конечно, помните её содержание. Старик был добрый человек, он отпустил рыбку без всякой мзды: «Плыви себе с богом». Но он был слабый человек, был очень порабощён своей женой, боялся её и подчинился ей.

Старухе была дана возможность получить всё, что только возможно, но она захотела большего — она покусилась на Иерархию, потому что золотая рыбка, конечно, была божественная рыбка, чудо-рыбка, которая всё могла, — «государыня рыбка». Старуха покусилась на то, чтобы быть владычицей морской. Тут самое страшное и произошло, и она осталась ни с чем, «у разбитого корыта». Отсюда это выражение и пошло.

Мы говорили о князе тьмы. Очень интересно постиг этот образ Лермонтов в поэме «Демон». Он описывает его, когда тот был как «чистый херувим» и пролетающая комета «улыбкой ласковой привета любила поменяться с ним».

«Печальный демон, дух изгнанья» полюбил земную девушку, княжну Тамару, и подослал разбойников, которые убили её жениха. Тамара горевала, а он пел, утешая её:

«Не плачь, дитя! не плачь напрасно!
Твоя слеза на труп безгласный
Живой росой не упадёт...
Он далеко, он не узнает,
Не оценит тоски твоей;
Небесный свет теперь ласкает
Бесплотный взор его очей;
Он слышит райские напевы...
Что жизни мелочные сны,
И стон и слёзы бедной девы
Для гостя райской стороны?..»

Тамара не понимает, кто утешает её, она в страшном горе. Всё, к чему прикасался демон, было разрушено. Он был настолько ядовит, что, когда поцеловал княжну, она сразу умерла:

Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь её проник.

После смерти он хотел завладеть её душой, но она была чистая девушка. Явился Ангел, отогнал его и взял душу Тамары с собой.

Лермонтов придумал романтический сюжет. В действительности это был дух, это был совсем другой уровень, и он не мог соблазниться никакой земной девушкой, какой бы красавицей она ни была. Но он соблазнился единовластием. Ему мало было одной планеты, и вместо того чтобы заботиться о ней, ему захотелось полного владычества. Все его приверженцы страдают именно единовластием, потому они и приверженцы.

Мне всегда казалось, что Лермонтов знал больше, чем мы думаем. Паустовский считал, что самая лучшая строчка во всей русской поэзии — у Лермонтова: «И звезда с звездою говорит». Она совершенно изумительна.

Выхожу один я на дорогу; 
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит. 

Какие драгоценности мы имеем в лице поэзии, музыки и живописи, и как мало мы ими пользуемся.

Наталия Дмитриевна, в Вашем стихотворении есть удивительные строки: «И разлуки есть только встречи на бескрайних путях Судьбы».

Раз есть встречи, значит, нет разлук. Кажется, разлука — это кто-то уходит далеко-далеко — «на бескрайних путях», но, какие бы они ни были бескрайние, всё равно встреча будет. Мы сами не знаем, в какие пути идём, всё время идём и идём. Мы же всё время в пути находимся.

А Ваше стихотворение «Небо»! 
С одной стороны, это колодец, с другой стороны — небо. 
В твои глаза смотрел цветок и зверь, 
И человек в тебя извечно верил. 
Ведь и цветок смотрит в небо, любой цветок и зверь.
Колодец звёзд... Они в тебе плывут 
Своим путём, ладьи живого Духа...

Все звёзды — ладьи живого Духа. У них у всех живой дух, каждая из них несёт живой дух.

И те, кто там, нас любят и зовут, 
И тот призыв услышит чутко ухо. 

Ведь там, может быть, более развитые существа, и они нас любят и зовут. И мы их любим, потому что это наши братья.

«Корабль Огня!» — действительно, небо — это корабль огня, особенно на закате.

Корабль Огня! Ты изменяешь цвет — 
То голубой, то синий, то багровый; 
Ты на заре льёшь бирюзовый свет, 
И на закате пламенно-грозовый. 
Простор небес! Твой голубой поток 
Планету нашу тихо обтекает... 

Голубой, именно голубой поток «планету нашу тихо обтекает». Я старалась внутренними рифмами передать.

И в нём она, как на море челнок, 
В круженьи вечном в Вечность уплывает.

Это так красиво!

Потому что любишь это, иначе слова бы не нашлись.

Вы оттуда увидели нашу планету — сверху?

Да.

Назад в раздел : 1999